Государственный символ.

Посмертная судьба В.И. Ульянова-Ленина вообще не вполне обычна, и одной из многочисленных ее необычностей является крайнее несоответствие между фантастическим по замаху замыслом увековечить память вождя, сохранив его тело в мавзолее, и весьма неисправным исполнением более простых обязанностей по отношению к умершему, заключающихся в поминовенном почитании годовщин со дня его кончины. При т. Сталине, в 1949 году, когда исполнилось 25 лет, было, положим, не до того, но и 50-летие в 1974 году оказалось совершенно скомканным бушевавшим тогда солженицынским скандалом в связи с публикацией "Архипелага". По прошествии еще четверти века вождь и учитель опять оказался забыт - у коммунистов намечается марш тремя колоннами в компании с национал-социалистами и аграрно-духовным наследием, а равно буржуазно-парламентский консенсус с правительством премьера Примакова. Не до Ильича.

Сегодня, спустя три четверти века после смерти основателя, основанного им Советского Союза более не существует, разрушенной им России так и не удалось подняться из праха, страна отползает на задворки истории, в унылое сообщество развивающихся стран (то есть таких стран, которые как раз не развиваются), а в мавзолее все лежит и лежит сиротливая мумия - как напоминание о том, что когда внятные расчеты с прошлым (в том числе и символические) не окончены, надежды на будущее необоснованны.

Возможно, они были необоснованны еще в январе 1992 года, ибо если экономические и политические перспективы России могли тогда обнадеживать, то зримая символика открывающейся посткоммунистической эпохи - мумия убийцы великой России, почетно покоящаяся под сенью двуглавого орла и трехцветного русского флага - обнадеживать не могла никак. Дело даже не в том, что от этого дикого, немыслимого сочетания пошла вся последующая немыслимая постсоветская эстетика, весь этот обком Христа Спасителя - дурной вкус еще можно пережить, хотя, впрочем, известно, к чему он ведет.

Дело в том, что основанием государства является его символика, без которой нет страны с гражданами, а есть только территория с населением. Государство существует тогда, когда в соединении разноокрашенных кусков материи граждане видят флаг родины, а не цветастую тряпку, тот флаг родины, с которым живут и ради которого умирают. Герб, флаг и гимн суть первичные элементы государственности - тот малый квас, которым все тесто квасится. А каким образом следует сочетать трехцветный русский флаг, двуглавого орла и "Патриотическую песню" с еще одним символом - материализованным призраком В.И. Ульянова-Ленина на Красной площади, - этого никто из идеологов нового российского государства не объяснил, предоставив обществу домысливать по собственному разумению.

Оно и домыслило, уразумев дело таким образом, что твердого в самостоянии российского государства, внятно определившегося и в том, что есть для него национальная святыня, и в том, что есть для него национальный позор, совсем даже и не существует, а на территории, именуемой РФ, находится малопонятное нечто - и к этому нечто стало относиться соответственно. Разруха не в клозетах, а в головах. И в символах, вкладываемых в эти головы.

Капитальная ошибка российских реформаторов - это не ваучер, не ГКО, не дефолт, не Чечня, не вскормленные себе на беду олигархи. Это искреннее непонимание области допустимого компромисса. Какая-то форма исторического компромисса с коммунистической номенклатурой (а другой у нас не наличествовало) была необходима - хотя, конечно, форма была избрана далеко не самая удачная. Но есть материи, где такой торг абсолютно неуместен. Они называются государственными инсигниями. Здесь компромисса не бывает. Либо инсигнии с гордостью выставляются напоказ, либо повергаются ниц. Инсигнии, которые и не то, и не се - что-то вроде неприличного случая в благородном семействе, - это уже вовсе и не государственная символика, а школа государственного разврата, приучающая граждан презрительно относиться к тому, к чему так относиться не должно. И если семьдесят пять лет назад коммунистам пришло в голову сделать мумию своего вождя государственным символом, то, приятно это кому или неприятно, на нее должны были распространиться общие правила обращения с инсигниями - или вверх, или ниц.

Но не распространились, и даже легко понять почему: "рынок все расставит по своим местам". То, что мистерия государственности - вещь по природе своей иррациональная и потому никакой рынок тут ничего не расставит, в голову не приходило. Сыграло, конечно, свою роль и усиленное вольтерьянство тогдашней эпохи - "я ненавижу ваши взгляды, но готов умереть за ваше право их высказывать", и усиленные указания на то, что ниспровержение кумиров есть дикость - как дикими людьми оказались немцы и итальянцы, в 1945 году в одночасье лишившиеся былых кумиров и не проявившие при этом никакого вольтерьянства. Плоды ихней дикости и нашего свободомыслия сегодня можно сличить.

Сейчас нет особого смысла махать кулаками после драки и с опозданием на семь лет призывать к тихому и незаметному погребению мертвого тела - этому телу удалось отравить трупным ядом новорожденную российскую государственность, а что толку убивать змею, когда она успела ужалить. Прощаться с телом Ленина из чувства запоздалой мести вообще было бы странно - тут не месть нужна, а чувство нормальных граждан нормальной страны, властно говорящее о том, что символу коммунистического лихолетья в этой стране не должно быть места. Если это чувство отсутствует - значит, в этой стране по-прежнему есть место и зловещему символу, и лихолетью грядущему.

Один из самых своих печальных романов М.А. Алданов завершает двумя фразами, посвященными Ленину: "Половина человечества "оплакала" его смерть. Надо было оплакать рожденье". Сегодня мы с одинаковыми чувствами можем оплакать оба этих события.